Увы, получилось совсем ни капельки не то, наверное, что хотел заказчик. Сонгфик на песню Сплин — чердак. 586 слов.


Жил-был дом в чистом поле за углом,
В городской черте, на огромной высоте,
Далеко до нашей эры.

У меня был дом. Достался в наследство от тетушки из Огайо, еще когда я училась колледже. Говорят, тетушка любила меня. Я же не ответила ей ни на одно рождественское письмо.
Дом был маленький и пыльный, обрыв подобрался почти к самому порогу, и, приезжая туда, я каждый раз боялась упасть вниз. Сухие кусты колючего барбариса, солома и пыль, солнце и деревянная облицовка дома — всё так знакомо и до невозможного тихо. Уединение. Тишина. Здесь тебе меня не найти.

В доме жил неизвестный гражданин.
Он курил табак, залезая на чердак,
Закрывая плотно двери.
Далеко до нашей эры.

Дом стоит в некотором отдалении от остального городка, и местные жители предупредили меня, чтоб на ночь я запирала двери. «Динго, собаки, сорви-головы — сама понимаешь» — говорили они. Я молча кивала.
У меня нет антены, и телевизор шипит, как если бы незатушенный окурок бросили в стакан с чаем. После нескольких попыток совладать с ящиком, я сдалась. Благо, на чердаке есть радио и небольшое круглое окно, открыв которое, я закуривала и пережидала ночи.

Ключ в руке, никого на чердаке.
За окном - луна, у открытого окна
С неизменной сигаретой.
Дни неслись, как-то незаметно
Из того табака получались облака
И летели над планетой,
Летели над планетой,
Летели над планетой,
Летели над планетой.

Может, ты сказала бы, что коротать так ночи — чистое безрассудие, но, согласись, лучше так, чем пьяной в баре, где водятся крысы и кое-кто похуже. Ну, ты понимаешь, о чем я.
Я часто сижу на чердаке. Беленая рама окна, а за ней — ночь, густая, цвета горьких чернил. Лунные дорожки затопляют чердак через крохотное оконце. Я тону в лунном свете. Я задыхаюсь им, всхлипывая и закрывая ладонями заплаканные глаза. Иногда гудят радио и ветер, скрипят старые доски на лестнице. Тогда становится страшно, что ночью я упаду вниз. Обрыв у самых ступеней.
Приходит день. Я лежу на колкой траве, раскинув руки, и смотрю на облака. Вон то — точно ты. А это я. А это — башни Нотердам. Помнишь?
«Перестань», — говорю я себе, — «перестань немедленно.»
Я сажусь, скрестив ноги, закуриваю, стараясь не думать ни о чем. Иногда кажется, что лучше б меня съели динго. Но дверь я всё равно запираю.

Пока, пока, пока, пока,
Пока, я схожу с ума,
Облака, пока, я схожу с ума,
Облака, пока, я схожу с ума,
Облака, пока, я схожу с ума.

Я засыпаю, положив голову на ладони. Солнце не греет так, как хотелось бы, а ветер, то налетая, то убегая прочь, раскачивает травы, лезет за шиворот и шелестит в листве. Мне снятся беспокойные, суматошные сны. Ты, позирующая для фото на фоне башен Нотердама. На тебе красное платье с поясом под грудь, черные очки и лакированные туфли. Ты смеешься и говоришь: «Смотри, Джессика, я мак!» «Ты мак?»— не понимаю я. Ты же знаешь, во снах всё всегда глупо. «Да, мак», — ты обижено поджимаешь губы и отворачиваешься. Мы стоим у перил, на верхней смотровой площадке. Ветер норовит испортить наши прически и столкнуть вниз, где на мощеной плиткой площади суетятся разноцветные муравьи.
Мы падаем.
Я просыпаюсь, резко открыв глаза. На расстоянии нескольких десятков метров я вижу несколько диких собак. Не медля ни секунды, я ухожу в дом.

Дай мне знак, если распустился мак
Под грибным дождём, если всё идёт путём,
И усыпан путь цветами.

Ветер пригоняет тучи. К вечеру начинается дождь. Я знаю, к чему были эти маки. Ими усыпаны все стены чердака.
Я слушаю шепелявый приемник, и диктор объявляет новую композицию. «Красотка Шерри». Твое имя. Как спусковой крючок.
Я не знаю ничего о том, что случилось с тобой после нашей глупой размолвки. Представляю, как ты живешь сейчас с кем-то, насыщая свою жизнь яркими эмоциями и глянцевым лоском. Наверное, ты уже несколько раз сменила гардероб и слетала в Париж, как хотела. Гудит ветер и приемник. Снизу доносится стук.

Дай мне знак, если что-нибудь не так,
Если дым столбом в синем небе, голубом,
И горит чердак над нами.

Небо сейчас очень темное, а трава — цвета холодной охры. Я прячу руки в карманы и иду по ступеням вниз.
«Кто это?»
«Джессика, открой, это я!»
Я молчу и замираю. Голые плечи покрываются гусиной кожей.

Дай мне знак, если распустился мак
Под грибным дождём, если всё идёт путём,
И усыпан путь цветами.

Я открываю дверь. Ты стоишь на пороге, мокрая, и дрожишь. На тебе красная дорожная кофта, черные ботинки и юбка выше колена.
«Можно войти? Здесь, знаешь ли, прохладно.»
Я пропускаю тебя в дом, провожаю на кухню, ставлю чай.

Твои вещи сушатся на чердаке — ты сказала, что это самое теплое место в доме. Ты так и не слетала во Францию из-за проблем с работой. Меня было трудно найти. Хорошо, что твой бывший одноклассник работает в юридической службе.
«А ты как?»
Я говорю о собаках динго, о маках и о том, что очень боюсь упасть ночью в обрыв. Перебив меня на полуслове, ты уходишь на улицу и звонишь очередным своим знакомым.
Мы продаем дом. Вырученных денег хватит нам переезд в Ниццу и на несколько месяцев обустройства там. А дальше посмотрим.