К слову, не могу находится здесь с незашторенными окнами. Кажется, будто я превращаюсь в ребенка и кто-то бесстыже смотрит в стекло. Ночь на многие милли вокруг. Быть застанным в уединении зачастую хуже навязчивых молчаливых попутчиков.
Так же, представьте, у меня ноги — леопардовая шкура. 18 + синяков всевозможных калибров, мастей и дислокаций. Спасибо норовистому железному коню, любящему по-приятельски ткнуть в меня «копытцем».
Комары здесь наглые — не кусают, но свистят, как чайники. Учат жизни, причитают, ноются о тех временах, когда всё было «не то, что в нынешнее время». Я просто отгоняю.
Помню, Оля забавлялась отрыванием им хоботков.
Сейчас немного поздно, и у меня гостит Бродский. Мы делим постель, хотя познакомились каких-то вчера. Флиртуем, плачемся, говорим за смерть — тонкую грань между тем, что известно, и тем, что неминуемо будет. Он, извечный старец, глядящий на меня сквозь квадратное окно фотографии, напоминает мне кита. И волны. И ночной прибой.
Его хрупкие пальцы и масляно-белая кожа. Он даже разучился подмигивать — вот что действительно говорит о его старости.
Кому я говорю всё это?